Роман Жюля Верна «80000 километров под водой» («Двадцать тысяч льё под водой»): Часть вторая. Глава четвёртая. Красное море

Днем 29 января остров Цейлон скрылся за горизонтом. „Наутилус“ со скоростью двадцати миль в час лавировал в лабиринте проливов между Мальдивскими и Лаккадивскими островами. Мы обогнули остров Киттан, кораллового происхождения, открытый Васко де Гама в 1499 году, один из главных девятнадцати островов Лаккадивского архипелага, лежащего между 10° и 14°30' северной широты и 69° и 50°72' восточной долготы.

К этому времени подводный корабль уже прошел шестнадцать тысяч двести двадцать миль с момента отплытия из Японского моря.

На следующий день, 30 января, когда „Наутилус“ всплыл на поверхность, земли уже не было видно.

Судно держало теперь курс на северо-северо-запад, по направлению к заливу Оман, лежавшему между Аравией и Индийским полуостровом и служащему входом в Персидский залив.

Куда нас вел капитан Немо? Я не мог ответить на этот вопрос ни себе, ни тем более Неду Ленду, который меня об этом спрашивал.

— Мы идем туда, друг мой Нед, куда глядят глаза капитана Немо, — ответил я ему.

— Боюсь, что это не доведет нас до добра, — сказал канадец. — У Персидского залива только один вход, он же служит и выходом, и, если мы войдем в него, неминуемо нам придется поворачивать вспять.

— Что ж, и повернем, Нед. Если же после Персидского залива капитан Немо захочет посетить Красное море, Баб-эль-Мандебский пролив всегда готов пропустить его корабль.

— Господин профессор, вы не хуже меня знаете, что Красное море — такое же закрытое море, как и Персидский залив, — возразил Нед Ленд, — ибо Суэцкий канал еще не прорыт, и даже такое судно, как „Наутилус“, не сможет пробраться через котлованы будущих его шлюзов. Таким образом, Красное море никак не может приблизить нас к Европе.

— Но я и не говорил вам, что мы приближаемся к Европе.

— Что же вы предполагаете?

— Я полагаю, что, посетив воды, омывающие берега Аравии и Египта, „Наутилус“ снова вернется в Индийский океан — либо через Мозамбикский пролив, либо мимо Маскаренских островов — и достигнет мыса Доброй Надежды.

— Допустим, что так оно и будет, — продолжал с несвойственной ему настойчивостью Нед Ленд. — Ну-с, а после того как мы доберемся до мыса Доброй Надежды?..

— „Наутилус“ обогнет его и очутится в том самом Атлантическом океане, где мы еще не были. Скажите правду, друг Нед, неужели вас утомило это нескончаемое разнообразие подводных пейзажей? Что касается меня, то, признаюсь, я буду искренне огорчен; когда придет к концу это изумительное путешествие, о котором не может и мечтать ни один человек.

— Неужели вы забыли, господин профессор, — возразил канадец, — что вот уже три месяца, как мы находимся в плену на этом подводном корабле?

— Я этого не помню, Нед, и не хочу помнить! Я не считаю ни часов, ни дней пребывания на „Наутилусе“.

— Чем же это кончится?

— Конец придет в свое время! Вдобавок, мы ничем ни можем ускорить его наступления и только понапрасну спорим. Если бы вы, мой храбрый Нед, пришли и сказали мне: „Представился случай бежать!“ — я бы с удовольствием обсудил вместе с вами наши шансы на спасение. Но такого случая пока еще нет, и, откровенно говоря, я мало верю в то, что капитан Немо осмелится когда-либо войти в европейские моря.

Из этого короткого диалога видно, что я стал фанатическим поклонником „Наутилуса“ и его загадочного капитана.

Что касается Неда Ленда, то он закончил разговор следующим изречением:

— Все это правильно; но, по-моему, где есть принуждение, там не может быть удовольствия!

В течение следующих четырех дней, до 3 февраля, „Наутилус“ странствовал по заливу Оман с разными скоростями и на разных глубинах.

Казалось, он плыл наудачу, как будто не выбрав еще, окончательного пути; но ни разу за эти дни мы не пересекли тропика Рака.

Перед тем как расстаться с этим морем, мы в продолжение нескольких минут наблюдали Маскат, главный город Омана, Я был очарован его живописным видом: белые дома и укрепления на черном фоне скал действительно были на редкость эффектны.

Я любовался круглыми куполами мечетей, острыми шпилями минаретов, свежей зеленью террас.

Но это видение длилось недолго, и „Наутилус“ снова погрузился в глубины темных вод.

Затем наше судно поплыло на расстоянии шести миль от суши вдоль берегов Аравии, мимо Гадрамаута, мимо волнистой линии невысоких гор, кое-где усеянных старинными развалинами.

Пятого февраля мы, наконец, вошли в Аденский залив, настоящую воронку, вставленную в горлышко Баб-эль-Мандебского пролива, через которую воды. Индийского океана переливаются в Красное море.

Шестого февраля „Наутилус“ всплыл на поверхность моря в виду города Адена, раскинувшегося на мысе того же имени, соединенном с материком узеньким перешейком.

Аден, по природным условиям представляющий собой настоящий аравийский Гибралтар, захвачен англичанами в 1839 году и теперь превратился в совершенно неприступную крепость. Я видел вдали восьмигранные минареты этого города, который, по словам историка Эдриди, некогда был самым оживленным и богатым торговым пунктом на всем побережье.

Я был уверен, что от Адена капитан Немо повернет „Наутилус“ обратно. Но оказалось, что я ошибся!

На следующий день, 7 февраля, мы вошли в Баб-эль-Мандебский пролив. Название пролива по-арабски значит „Дверь слез“. Длина пролива — всего пятьдесят два километра, и „Наутилус“, мчавшийся со всей своей скоростью, прошел его меньше чем в час. Но мне не удалось ничего увидеть, даже берегов острова Перима, захваченного англичанами для того, чтобы укрепить господство Адена над морем. Слишком много английских и французских кораблей, связывающих Суэцкий перешеек с Бомбеем, Калькуттой, Мельбурном и островом св. Маврикия, бороздили воду пролива, чтобы „Наутилус“ мог плыть по его поверхности. Поэтому мы все время плыли в погруженном состоянии.

Наконец, в полдень мы вошли в воды Красного моря.

Красное море! Никогда тучи не проливаются дождем над его поверхностью! Никогда небосвод над ним не хмурится облаками! Ни одна значительная река не струит в него своих вод! Раскаленное солнце вызывает огромное испарение его вод и уносит каждый год полтора метра воды е его поверхности.

Если бы этот странный залив был отрезан от океана и превратился в озеро, вероятно, он уже давно бы высох.

Красное море тянется на две тысячи шестьсот километров в длину при средней ширине в двести сорок километров. Во времена фараонов Птолемеев и Римской империи это была величайшая торговая артерия в мире.

Открытие Суэцкого канала вернет этому морю его былое значение.

Я не пытался даже понять, какой каприз привел капитана Немо в этот залив. Но я был бесконечно рад, что „Наутилус“ очутился здесь.

Мы шли теперь с умеренной скоростью, то всплывая на поверхность, то погружаясь в воду, чтобы разминуться со встречным кораблем, и таким образом я получил возможность познакомиться с этим любопытным водоемом.

Восьмого февраля с первыми лучами дня мы увидели Мокка, город развалин, обветшавшие стены которого падают от одного грохота пушечных выстрелов. Между развалинами пустили корни и приятно зеленели финиковые пальмы. Мокка некогда был крупным торговым центром с шестью рынками, двадцатью шестью мечетями и четырнадцатью фортами, опоясывавшими город кольцом в три километра.

„Наутилус“ приблизился к берегам Африки, где море было более глубоководным. Погружаясь там в воду, мы любовались очаровательными кустарниками яркокрасных кораллов и густым зеленым ковром водорослей и фукусов, устилавших подводные скалы. Какое яркое зрелище представляли собой эти подводные рифы и островки, примыкающие к Ливийскому побережью! Но особенной красоты и разнообразия подводные пейзажи достигали у восточных берегов, к которым „Наутилус“ вскоре приблизился. Возле Тихама зоофиты росли не только под водой, но и поднимали свои живописные сплетения на несколько метров над поверхностью моря. Правда, надводные зоофиты были более тускло окрашены, чем подводные.

Сколько незабываемых часов провел я, сидя у окна салона! Сколько новых образцов подводной флоры и фауны увидел я при свете электрического прожектора: аппендикулярии, сальпы, аспидного цвета актинии, бесчисленные ракушки, растущие колониями, наконец, тысячи разновидностей класса, которого я еще до сих пор нигде не встречал, — губки.

Губка — не растение, как еще до сих пор думают иные натуралисты, а животное низшего порядка, стоящее на более низкой ступени развития, чем даже кораллы.

Принадлежность губок к животному царству не внушает никаких сомнений, и, конечно, уж не может быть и речи о том, чтобы, по примеру древних, относить губки к какому-то промежуточному царству между животными и растениями,

Я должен оговориться, что натуралисты до сих пор не пришли к согласию по вопросу о строении губки.

По мнению некоторых, это целая колония мелких животных, но другие, и в том числе Мильн-Эдварде, считают, что каждая губка — отдельное животное.

Класс губок насчитывает несколько тысяч разновидностей. Губки водятся во всех морях, а также в некоторых реках и озерах. Но чаще всего они встречаются в Средиземном море, в морях Греческого архипелага, у берегов Сирии и в Красном море. Здесь, главным образом, и водятся те тончайшие мягкие губки — светлая сирийская и триполитанская, — которые продаются по полтораста франков за штуку.

Не имея надежды еще раз встретиться с губками в странах Ближнего Востока, от которых нас отделяла непроходимая стена Суэцкого перешейка, я с тем большим усердием занялся изучением губок Красного моря.

Я позвал Конселя, и мы вместе глядели в окна, в то время как „Наутилус“ медленно плыл вдоль скалистых восточных берегов на глубине восьми-девяти метров под водой.

Тут росли губки всех видов: стеблевидные, листовидные, шаровидные, лапчатые. Внешний вид их вполне оправдывал названия корзинок, бокалов, прялок, львиных лап, павлиньих хвостов, перчаток Нептуна, данные им более склонными к поэзии, чем к науке, ловцами. Полужидкое студенистое вещество, пропитывающее волокнистую ткань губок, беспрестанно питает каждую отдельную клетку тонкими струйками, несущими жизнь. Получив пищу, клетка сокращается и выталкивает из себя лишнюю воду. Это студенистое вещество исчезает после смерти полипа; разлагаясь, оно выделяет аммиак, и от животного остается только волокнистая ткань, рыжеющая на воздухе и применяющаяся для разных целей в зависимости от степени своей эластичности, водопроницаемости и прочности.

Губки пристают к скалам, к раковинам моллюсков и даже к стеблям зоофитов.

Они заполняют малейшие расселины, каждую выемку в скалах, то расстилаясь вширь, то разрастаясь вверх, то свисая вниз, как коралловые полипы.

Я рассказал Конселю, что губок ловят драгой или вручную, причем последний способ считается лучшим, так как ныряльщики срывают их осторожней, без повреждений ткани, совершенно неизбежных при ловле драгой.

Из других зоофитов, кишевших вокруг губок, больше всего было медуз, отличавшихся очень красивыми формами. Из моллюсков здесь были кальмары, а из пресмыкающихся — морские черепахи и, в частности, так называемая суповая или зеленая черепаха, мясо которой мы с удовольствием ели в тот же день.

Рыбы водились здесь в изобилии. Вот обычный улов сетей „Наутилуса“ в эти дни: скаты, в том числе орлиный скат, или морской орел, имеющий в ширину до полутора метров и весящий около двенадцати килограммов; рогатые кузовки с четырехгранным панцырем из костей и с длинными роговидными шипами над глазами; мурены, хищные рыбы из семейства угрей, с оригинально раскрашенным телом, передняя часть которых — яркожелтая, задняя — буроватая, а поверх всего тела идет темный мраморный рисунок; занки рогатый из семейства каранговых рыб, окрашенный в желтый цвет и перепоясанный черной и коричневой полосами; присоски из семейства колбнещуковых рыб, окрашенные в яркий карминно-красный цвет с темными полосами, — эти рыбки снабжены присасывательным аппаратом, образованным из хрящевого нароста, и присасываются очень крепко к камням или раковинам, выходя из неподвижного состояния только для того, чтобы наброситься на добычу или спастись от врага. Кроме того, в сети попадалось множество других рыб, которых мы уже видели в других морях.

Девятого февраля „Наутилус“ плыл по самой широкой части Красного моря, между Суакином на западе и Йеменом на востоке.

В полдень, после того как помощник сделал наблюдения, капитан Немо присоединился ко мне на палубе.

Я решил не отпускать его, пока не выпытаю, куда он ведет „Наутилус“.

Капитан Немо сам подошел, как только увидел меня, предложил сигару и сказал:

— Понравилось ли вам Красное море, профессор? Налюбовались вы уже его рыбами, губками и коралловыми лесами? Видели ли вы города, расположенные на его берегах?

— Благодарю вас, капитан. „Наутилус“ дал мне эту возможность. Какое умное судно!

— Да, профессор, умное, смелое и неуязвимое! Оно не боится ни страшных бурь Красного моря, ни его течений, ни его рифов!

— В самом деле, — сказал я, — это море считается одним из самых опасных; если не ошибаюсь, у него была дурная слава еще во времена древних.

— Действительно, у него с давних пор отвратительная репутация. Греческие историки, да и римские тоже, отзываются о нем очень плохо. Страбон говорит, что оно негостеприимно в период дождей и северных ветров. Арабский историк Эдриди, называющий его Кользумским заливом, рассказывает, что корабли во множестве гибнут на его песчаных отмелях и что по ночам никто не осмеливается плавать по нему. По его словам, это море славится страшными ураганами, усеяно негостеприимными островами и „не имеет ничего привлекательного ни на поверхности, ни в глубине“. Это мнение разделяют также Арркан, Агатархид и Артемидор[42]

— Видно, что этим историкам не довелось плавать на борту „Наутилуса“, — вставил я.

— Совершенно верно, — улыбнулся капитан Немо. — Впрочем, в этом отношении положение современных историков не лучше, чем древних. Понадобилось много веков, чтобы обнаружить механическую силу, заключающуюся в море. Кто знает, увидит ли мир и через сто лет второй „Наутилус“? Прогресс, господин профессор, не торопится!

— Правда, — сказал я, — ваш корабль на целый век, если не на целые века, опередил свою эпоху. Какое несчастье, что тайна его умрет вместе с его изобретателем!

Капитан Немо не ответил мне.

После нескольких минут молчания он снова заговорил:

— Мы говорили, кажется, о мнении древних историков насчет опасности плавания по Красному морю?

— Да, — сказал я. — Вы считаете, что их опасения были преувеличены?

— И да и нет, господин профессор, — ответил мне капитан Немо, который, повидимому, основательно изучил Красное море. — То, что не представляет никакой опасности для современного корабля, прочно выстроенного, свободно выбирающего свой путь благодаря послушному его воле пару, — то было исполнено всяческих неожиданностей для кораблей древних мореплавателей. Надо представить себе эти дощатые суденышки, сшитые пальмовыми веревками, проконопаченные смолой и дельфиньим жиром! У них не было никаких навигационных приборов, и они плыли наугад среди неизвестных течений. В этих условиях крушения были — не могли не быть — рядовым явлением. Но в наши дни пароходам, совершающим рейсы между Суэцким перешейком и морями южного полушария, нечего бояться бурь Красного моря и встречных муссонов. Капитанам, команде и пассажирам этих кораблей не надо было приносить перед отплытием искупительных жертв, и по возвращении они не должны итти в ближайший храм благодарить богов за милость …

— Да, пар убил благодарность в сердцах моряков, — шутливо сказал я. — Кстати, капитан, вы так основательно изучили историю этого моря, что, вероятно, можете объяснить мне, почему его называют Красным?

— Древние дали ему это имя из-за странной окраски воды в некоторых его частях, — ответил капитан Немо.

— Однако до сих пор мы видели только совершенно прозрачную и никак не окрашенную воду.

— Верно, но, когда мы подойдем к концу залива, вы убедитесь, что там вода имеет красноватый оттенок. Я вспоминаю, что однажды видел в бухте Тор совершенно красную воду, как будто целое озеро крови.

— Чем объясняется эта окраска? Какими-нибудь микроскопическими водорослями?

— Да. Это слизистые выделения микроскопических растеньиц триходесмий, сорок тысяч которых умещаются на площади в один квадратный миллиметр. Возможно, что вам также удастся наблюдать этот феномен, когда мы посетим бухту Тор.

— Значит, вы не в первый раз посещаете Красное море на „Наутилусе“, капитан?

— Не в первый. Я был здесь, когда тут только начинались работы по прорытию Суэцкого канала.

— Этот канал совершенно бесполезен для такого судна, как „Наутилус“, — сказал я.

— Но зато он полезен всему свету, — ответил капитан Немо. — Древние отлично понимали, какую огромную выгоду для торговли представило бы прямое сообщение Средиземного моря с Красным. Но они не подумали о том, что можно просто прорыть канал от моря до моря, и избрали более длинный путь: соединили течение Нила с Красным морем. Постройка этого Нильского канала, судя по некоторым сообщениям, была начата при фараоне Сезострисе[43]. Во всяком случае достоверно то, что уже в 615 году до нашей эры фараон Иехо предпринял работу по проведению канала, питаемого нильской водой, через ту часть египетской низменности, которая обращена к Аравии. Путь по этому каналу от Нила до Красного моря должен был отнять у судов четыре дня, а ширина его должна была позволить двум триремам, плыть рядом. Строительство канала продолжалось при Дарии, сыне Гистаспа[44], и закончилось, повидимому, только при Птолемее II. Страбон видел его уже в действии; но недостаточная глубина канала позволяла совершать плавание по нему только в продолжение весенних месяцев, когда вода высоко стояла в Ниле. Канал нес свою службу до века Антонинов; после этого он пришел в упадок, обмелел и стал несудоходным. По поведению халифа Омара он был восстановлен, но в 761 или 762 году нашей эры окончательно был засыпан халифом Аль-Манзором, который хотел таким способом прервать доставку продовольствия для войск восставшего против него Мухаммеда-бея Абдуллаха. Во время египетского похода генерал Бонапарт разыскал следы этого канала в пустыне возле Суэца и, захваченный врасплох приливом, едва не погиб в нем.

— Ну что ж, капитан, то, что не удалось древним, — соединение двух морей, которое сократит на девять тысяч километров путь из Кадикса в Индию, — то сделает Лессепс[45]. В самом близком будущем он превратит африканский материк в огромный остров, отрезав его Суэцким каналом от Азии.

— Жалко, конечно, что я не могу показать вам Суэцкий канал, — продолжал капитан Немо, — но вы увидите длинные набережные Порт-Саида послезавтра, когда мы выйдем в Средиземное море.

— В Средиземное море?! — вскричал я.

— Да, господин профессор. Почему вы так удивились?

— Меня поразили ваши слова, что мы будем там послезавтра.

— В самом деле?

— Да, капитан, хотя пребывание на борту „Наутилуса“ должно, казалось бы, научить меня ничему не удивляться.

— Но все-таки, почему вас так удивило это сообщение?

— Огромная скорость, которую должен будет развить „Наутилус“, чтобы доставить нас к послезавтрашнему дню в Средиземное море! Ведь ему придется описать полный круг вокруг берегов всей Африки, мимо мыса Доброй Надежды!

— Но кто вам сказал, что „Наутилус“ обогнет всю Африку? Кто сказал, что он пойдет мимо мыса Доброй Надежды?

— Однако… если только „Наутилус“ не поплывет по суше или не перенесется по воздуху над Суэцким перешейком…

— А почему бы не пройти под ним, господин профессор?

— Под перешейком?

— Конечно, — спокойно ответил капитан Немо. — Природа давно уже проделала под этой узкой полоской земли то, что люди с таким трудом делают на ее поверхности.

— Как? Там существует проход?

— Да, подводный проход, названный мною Аравийским туннелем. Он начинается под Суэцем и оканчивается у Порт-Саида.

— Но ведь Суэцкий перешеек состоит из зыбучего песка?!

— Только до известного предела. Но на глубине пятидесяти метров уже начинается непоколебимая гранитная стена.

— Значит, вы случайно обнаружили этот туннель? — спросил я.

— Случайно и в то же время сознательно, причем сознательности в этом открытии было больше, чем случайности.

— Я слушаю вас, капитан, с напряженным вниманием, но мой ум отказывается верить ушам.

— Ах, господин профессор, иметь уши и не слышать — это свойственно всем временам! Этот проход не только реально существует, но я уже пользовался им не раз. Если бы его не было, я не стал бы забираться в этот тупик — Красное море!

— Не будет ли нескромностью, если я спрошу вас, каким образом вы открыли этот туннель?

— Какие секреты могут быть у людей, которым суждено никогда не расставаться? — ответил капитан Немо.

Я сделал вид, что не понял намека, заключающегося в этой фразе, и приготовился слушать объяснения капитана Немо.

— На мысль о существовании туннеля меня натолкнуло простое логическое рассуждение и пытливость натуралиста. Я обратил внимание на то, что в Красном и Средиземном морях водится некоторое количество совершенно одинаковых рыб — летучих рыб, окуней, полосатых щетинозубов и других. Я задал себе вопрос: не свидетельствует ли это о том, что два моря сообщаются? Если такое сообщение действительно существует, то подземное течение должно обязательно иметь направление от Красного моря к Средиземному, в силу того, что уровень в первом выше, чем в последнем. Для выяснения этого вопроса я наловил некоторое количество рыб в окрестностях Суэца, надел каждой из них по медному кольцу на хвост и снова бросил в воду. Через много месяцев у берегов Сирии сети принесли мне несколько рыбок с моими опознавательными кольцами. Таким образом для меня стало несомненным существование подземного сообщения между двумя морями. Я стал искать этот проход на своем „Наутилусе“, нашел его, рискнул войти в него, и вот через день-два, господин профессор, и вы тоже познакомитесь с моим Аравийским туннелем.